О кастовой структуре Оксфорда

update: Иногда мне хочется пошутить, и, как назло, это желание приходит в самые неподходящие моменты и выражается в самых непрозрачных формах. В данном посте много странного юмора, и его ни в коем случае не следует воспринимать слишком серьезно.

Академический Оксфорд делится на касты, члены которых предпочитают не общаться с представителями других каст. Привилегированная каста — преподаватели и исследователи (research fellows), которые предпочитают не общаться со студентами за рамками учебного процесса. (Недавно в одном из старых колледжей по случаю ремонта столовой обеды временно подавали в другом зале, и fellows не успокоились, пока им не организовали специальный стол, поставленный на несколько сантиметров выше, чем столы студентов.) Следующая по привилегированности каста, как ни странно, — студенты бакалавриата (undergraduate), которые не общаются с магистрантами/докторантами (то, что обычно называется здесь словом graduate students, но на русский не переводится). Они составляют чуть больше половины от общего числа студенческого населения, отбираются преимущественно из британцев в ходе многоэтапной конкурсной процедуры с письменными экзаменами и устными собеседованиями и, по преобладающему мнению, в целом существенно умнее, чем магистранты и докторанты. Видимо, именно по этой причине они редко остаются в университете после получения степени, отправляясь работать в банки, финансовые компании и другие теплые места, где их встречают с распростертыми объятиями. Мы — наименее привилегированная и наиболее разношерстная каста. Нас набирают буквально со всего света, мы проходим менее строгий и менее формализованный отбор, хотя, как правило, обладаем сложившимися интересами и некоторой компетенцией в своей предметной области. В той или иной степени мы себя уже нашли, и поэтому мы готовы пожертвовать частью свободы для того, чтобы достичь приемлемых результатов по своей специальности. Этим мы коренным образом отличаемся от студентов бакалавриата, которым не терпится начать жить большой жизнью. Мы снисходительно смотрим на их юношескую горячность, они с непониманием косятся на наше добровольное отшельничество и увязание в академической трясине. Нам с ними не о чем общаться.

Библиотека Sackler Library, специализирующаясяна древнем Востоке, археологии и истории искусств

При этом университет в первую очередь существует для них, и нам приходится довольствоваться положением людей второго сорта. Магистранты и докторанты в смешанных колледжах живут на положении людей-теней: обедают дома, избегая появляться в обеденных залах, переполненных разбитными тинейджерами, а ранним вечером, когда еще нет одиннадцати, по одному возвращаются домой спать — пробираясь через толпы студентов бакалавриата, которые только выходят на ночную охоту. Поэтому магистранты и докторанты красивых старых колледжей часто сетуют на то, что в свое время не выбрали один из внешне менее импозантных, но гораздо более пригодных для жизни колледжей, приспосбленных исключительно для таких как они. Здесь никто на тебя не смотрит искоса, и здесь можно найти собеседников по душе, которые либо, подобно тебе, нашли себя в жизни, либо, подобно тебе, в ней разочаровались, удалившись в университет только потому, что уходить в монастырь нынче не в моде.

Но на самом деле, даже непривилегированная каста graduate students делится на две очень разнородные части: многие магистранты для мира еще не потеряны окончательно: им дают год или два, чтобы одуматься, прежде чем начинать писать докторскую — весьма сомнительное мероприятие, пройдя через которое редко кто остается тем же человеком, каким был до того. В последние недели каждого триместра магистранты переходят в режим работы без сна, готовясь к экзаменам; другие из них живут размеренно и спокойно спят первые два триместра, но перестают спать на третий, дописывая диссертацию, которая по уровню примерно соответствует нашим кандидатским. Тот, кто, пройдя все эти испытания, по-прежнему сохраняет желание заниматься академической работой, официально признается безнадежным и допускается к докторантуре. С этими людьми уже ничего не поделаешь, поэтому университет сводит свое вмешательство к минимуму, требуя за три года пройти лишь пройти две предзащиты и одну окончательную защиту. Где проходит все остальное время — совершенно непонятно, хотя говорят, что специалистов по естественным и точным наукам иногда видят в лабораториях.

На что нам университеты?

Главное здание МГУ

Между делом обнаружил, что я и мой научный руководитель разным содержанием наполняем простое слово “университет”. До сих пор для меня значение этого термина было очевидно: это место где читают лекции, где защищают разные дипломные работы и сдают экзамены. Для научного руководителя университет — это нейтральная территория, где собираются люди разных воззрений. И именно способность принимать людей разного происхождения, разных наций и разных вероисповеданий он считает определяющей для европейской университетской культуры.

Если это так, то одно из основных качеств университета — это открытость к интеллектуальным влияниям и неподконтрольность внешнему диктату. Желающие навязать университетам свою волю существовали всегда, но за века европейцам удалось прийти к тонкому консенсусу, позволяющему разного рода властям (включая современные правительства) и университетам терпеть друг друга. Понятно, что университеты нужны правительствам: без них остановится движение идей, не менее важное для европейской цивилизации, чем движение денег. Но в то же время, университеты опасны для правительств: не все создаваемые ими идеи удобны, а многие — так и откровенно опасны. Как же сделать так, чтобы интеллектуальное творчество университетов не разнесло приютившие их политические структуры в пух и прах?

Был нащупан следующий ответ: чтобы университеты не бунтовали слишком сильно, их нужно держать в сытости. Источники довольства университетов могут быть самыми разными — это могут быть прямо государственные деньги, как в материковой Европе, или частные деньги, как в Англии, но результат неизменен: участник академической среды чувствует себя не только свободным, но и обеспеченным. Поэтому он лоялен. Тогда и правительство может вздохнуть спокойнее: университетские, не желающие потерять свое теплое место, будут продолжать заниматься сравнительно мирными делами и не будут настроены слишком много думать об изъянах общества и государства. Или, по крайней мере, не будут думать об этих изъянах с обидой.

Наша университетская культура гораздо моложе, создана в другом обществе и на других принципах. Университеты наши никогда не были особо сытыми — а недостаточно сытые образованные люди начинают задавать неудобные вопросы о том, почему им живется не очень хорошо, и — что еще хуже — находить на эти вопросы ответы. Тогда государству становится страшно и оно начинает прижимать университеты. Но прижатые университеты начинают пробуксовывать в своей основной функции — обеспечении интенсивной циркуляции идей. А когда движение идей замирает, университеты перестают быть полезны, в том числе, для государства. Однако такое, увы, случается, потому что мы продолжаем верить, что университет — это место, где читают лекции.